Отец Игорь, зачем священнику научная степень?
– Научная степень дает возможность говорить на равных с миром, у которого свой язык символов и понятий, преподавать в высшей школе, вести научную работу. Иустин Философ носил свой философский плащ не из тщеславия, а из желания послужить Христу. Это была своеобразная научная степень, утвержденная «античным ВАКом». Это давало святому Иустину возможность быть услышанным.
– Другими словами, хорошее образование расширяет возможности и аудиторию пастыря. Отчего же учеба в вузе не является для священников обязательной?
– Наверное, потому что образование у нас является синонимом специализации и профориентации. Поскольку деятельность священника направлена на приходское служение, то он получает и соответствующую узкую специализацию в семинарии. Профессионально преподавательский уровень практически всех семинарий на несколько голов ниже даже самых посредственных высших школ. Сугубо богословская направленность такого обучения не дает возможности развития необходимого сегодня общекультурного уровня пастырей. Наверное, это в некоторой степени объясняет тот факт, что многие священники не могут найти точки миссионерского соприкосновения с окружающим миром и замыкаются на сфере требоисполнительского удовлетворения религиозных потребностей населения.
– Патриарх Кирилл по этому вопросу отмечал, что результативность трудов пастыря измеряется не количеством совершенных треб, а числом воцерковившихся людей, женщин, отказавшихся от абортов, и семейных пар, передумавших разводиться после беседы со священником. Кстати, Вы когда-нибудь проводили для себя такие подсчеты?
– Нет, не проводил, и думаю, вряд ли такой подсчет возможен. Священник – это сеятель, он должен вложить в души семя Слова Божьего, а садовник – Бог, и главная роль здесь принадлежит не Павлу или Аполоссу, т.е. не сеющему и поливающему, а Богу созидающему (1 Коринф. 3:6). Мы всего лишь соработники у Бога и должны трудиться «как рабы неключимии», всю славу отдавая Всевышнему. В житиях святых есть пример одного старца, который собирал в сосуды пролитые им покаянные слезы, чтобы предоставить их Богу в качестве заслуги, и Ангел осудил его за тщеславие.
С другой стороны, мысль Патриарха совершенно ясна. Служение священника измеряется плодами реального доброделания, а не литрами выкропленной святой воды или тоннами сожженного ладана. Нужна внутренняя нацеленность пастырской работы именно на сотереологию (спасение), а не на требоузорчатость. Хотя, на мой взгляд, не нужно и противопоставлять эти понятия. Если священник горит желанием послужить Христу, то требы как раз один из самых удобных способов реализации этого желания. Именно тогда, когда люди сами обращаются к священнику, появляется возможность сказать им слово. Может быть, никто его об этом и не просит, и даже слушать не намерен особо. Но это уж их дело. А наше дело – сеять, говорить. Глядишь, кто-то и услышит.
Когда я еще не работал в вузе, и у меня было больше возможности служить и требничать, в каждой требе я видел, в первую очередь, именно возможность миссионерства. Подумайте, когда больше всего открыты сердца людей, когда они видят всю суетность нашей жизни? На погребении своих усопших. Или освящение квартиры. Ведь можно спросить, поговорить, постучать: а как на счет освящения души? Может, там тоже если не капитальным, то хотя бы косметическим ремонтом заняться надо. Люди начинают новую жизнь, венчаются – неужели нечего сказать напутственного, чтобы они запомнили и руководствовались этими советами в своей семейной жизни? Нет ни одной требы, понимаете, ни одной, которая так или иначе не давала бы священнику возможность реализовать то, ради чего он рукополагался, – спасение душ, вверенных ему Христом.
– Но где лучше говорить о Боге? В храме? Но туда приходят уже заинтересованные люди. На улице? Но сектанты так напугали наш народ, что любое упоминание о религии воспринимается сверхнастороженно. Есть ли у миссии своя территория?
– Разговор о Боге уместен везде. Вопрос должен стоять не о месте, а о состоянии слушающего. Бывает, и в храме человек не способен, не готов к разговору о спасении души, потому что в тот момент его интересует, например, сколько нужно поставить свечек, чтобы налоговая отцепилась. А случается, что и на улице люди подходят к раскладушкам сектантской литературы, спрашивают о чем-то важном. Значит, и по дороге с работы человек может быть на такой волне, что его потянет на разговор о Боге. Только вот специально для этого в храм человек не всегда может зайти. Да и будет ли там батюшка, готовый ждать и разговаривать, – это тоже вопрос. Поэтому любые социальные проекты: телефон «духовной линии», выставка книг и журналов у перехода – всё, что хотите, можно делать, лишь бы помочь человеку найти Бога.
Миссию надо разделять на два аспекта: пассивную и активную. Пассивная – это когда мы не лезем человеку в душу, а ждем, что он сам к нам подойдет. Она уместна всегда, везде и в любой форме. Активная – это навязывание себя: здесь нужно быть очень осторожным, чтобы не получить противоположные плоды. Можно, конечно, предложить духовную помощь и тактично. Но я сторонник первого способа.
– А что сильнее воздействует на человека – сила слова или дела веры?
– Я бы не стал разделять эти понятия, так как одно вытекает из другого. Дела веры, а именно подвиг веры, т.е. подвижническая жизнь, дает силу словам. Слова не могут иметь той самой силы, о которой вы спрашиваете, если их будет произносить пустой человек, без содержательного подвига веры. Конечно, мы знаем пример из русской классики, когда «картежник, шулер, карьерист и крепко на руку нечист» о «доблести высокой говорит, в глазах огонь, лицо горит – а мы все плачем». Я думаю, что и среди маститых митрофорных протоиереев можно найти таких жалких «златоустов», но вот беда: сердце всё равно почувствует, его не обманешь. А тихие, может быть, не слишком ораторски изысканные слова подвижника будут глубже ложиться в сердце, чем самая витиеватая проповедь щеголеватого батюшки, стилизованного по внешнему антуражу под «новых русских».
– Вы преподаете религиоведение, религиозную этику, духовную педагогику в светском вузе. Как воспринимают Вас первокурсники? Священническая одежда чаще располагает их к общению или ставит преграды: мол, сейчас начнется морализаторство…
– Одежда священника – это тоже одна из форм воздействия на аудиторию. Пробовал преподавать по-разному: и в светской, и в священнической одежде. И не специально для эксперимента, а просто так получалось. Здесь есть свои и плюсы, и минусы. Если говорить о религиоведении, то читая лекции в рясе, я рискую кому-то показаться конфессионально пристрастным, и поэтому возможно возникновение недоверия к моей оценке других традиций. Зато без рясы я чувствую, что интереса ко мне, как к преподавателю, всё же меньше. Когда говорит священник, его мнение, как правило, обладает большим авторитетом. К тому же возникают вопросы, которые выходят за рамки изучаемого предмета. Поэтому, чтобы глубже воздействовать на слушателей, духовному лицу лучше вести разговор в соответствующем сану облачении.
– Насколько важно «понравиться» аудитории?
– Важно. Но не понравиться, а вызвать доверие, уважение, дружбу. Без авторитета не может быть успеха в преподавании. В идеале встреча педагога со студенческой аудиторией должна развиваться по любовному сценарию: знакомство, интерес, привязанность, влюбленность, томительное ожидание новых встреч. Чтобы это произошло, нужно начать ухаживать за «невестой». Да, нужно ей понравиться и заставить ее влюбиться. Потом она за тобой уже сама будет бегать. Может, то, что я говорю, покажется кому-то странным и будет напоминать больше эротику, чем духовную школу, но таких я отправлю к Библейской «Книге Песен». А то, о чем я рассказываю, – это опыт, и, поверьте, не малый.
– Да, но такой подход может привести и к не совсем ожидаемым результатам, особенно в работе с молодыми девушками. Как стать близким и доступным, сохраняя дистанцию?
– То, что архимандрит Киприан Керн обозначил в пастырском богословии как «синдром жён-мироносиц», более характерен для церковной среды, чем для университета. Он психологически естественен: как правило, незамужние и одинокие женщины видят в священнике некий идеал мужчины и именно поэтому к нему тянутся. В студенческой среде это маловероятно в силу серьезных возрастных различий. Я думаю, здесь больше опасности не для молодых девушек, а для тех, кто с ними общается. Все зависит от личности преподавателя. Если он не устойчив в этом отношении, то страсть найдет выход везде, независимо от места служения, работы или чего-то еще.
– Студенческая аудитория особая, поэтому миссионеры часто используют язык, жесты молодых, рассказывают анекдоты. Существуют ли здесь табу? Как, не имея достаточного опыта, не перейти границу, уберечься от профдеформации?
– Молодежный сленг – необходимый эмоциональный материал, который нужно использовать так же, как бусы аборигенов или язык жестов глухонемых. Но, естественно, есть границы, которые нельзя переходить. Во-первых, использование материала подобного рода возможно, если оно логично и оправдано в контексте занятия и может способствовать достижению цели урока. Во-вторых, пошлые анекдоты, безнравственные примеры, конечно же, не должны звучать из уст пастыря, поскольку он не сводим к самому себе: в его лице студенты видят, прежде всего, представителя Православной Церкви. И если он будет рассказывать им анекдоты про Чапаева и Анку, то его поймут неправильно.
В работе с любой аудиторией может сработать закон взаимопроникновения: практикующий психиатр становится немножко психом, воспитатель детсада – ребенком, работник исправительной колонии – уголовником. Среда накладывает свой отпечаток, потому что нужно говорить на понятном для нее языке. Миссионеры говорят с миром не языком Святых отцов, и не языком Евангелия, и даже не языком Пушкина и Достоевского. Это сленг мира, притом не только языковой, но и понятийный, что более опасно. Можно начать жить теми же интересами, которыми живет мир, и которые Иоанн Богослов описал, как «похоть плоти, похоть очей и гордость житейская». В таком случае нужно возвращаться к истокам. Принимать душ, погружаться с головой в отрезвляющую Церковную традицию, дающую правильные духовные и смысловые ориентиры. Когда приходится ходить по болотам, оврагам и лесным чащам мира, нужно периодически подниматься на церковную возвышенность и смотреть туда, где всходит Солнце Правды, чтобы и самому идти в правильном направлении.
– Отец Игорь, а можно ли зажечь веру?
– Нет, невозможно. Если сердца благодать не коснется, то это напрасный труд. Вспомните Евангелие, книгу Деяний. Господа Иисуса Христа не всегда слушали, иногда гнали, даже сбросить со скалы хотели. Апостолов тоже преследовали за проповедь, били, покушались на жизнь. Кто смог услышать, тот стал учеником, христианином, а сколько озлобилось, не захотело слушать? Нет, если Спасителю и апостолам это далеко не всегда удавалось, то не нужно думать, что мы круче. Но и смущаться не следует. Наше дело – сеять. А будет ли плод, это не наше дело, а Садовника. Стучать по камню или по дереву Евангелием – бесполезный труд. Слова Христа о метании бисера перед свиньями тоже сказаны по этому поводу.
– Тогда вопрос: возможно ли воцерковление в стенах вуза? Заметна ли разница между первокурсником и выпускником?
– Да, разница заметна. Магистры, заочники и студенты старших курсов – это уже взрослые люди, готовые на жизнь смотреть серьезно, имеющие свой опыт жизни и часто нелегкий. Поэтому они восприимчивы к «разговору о главном». Они не понаслышке знают, что такое «бурное житейское море», и им самим нужен и ориентир, и якорь, и надежда. А вот первый курс – это всегда сложно, поколение пепси-колы и гламура, смотрящее на мир через обложку глянцевых журналов, бесконечных телешоу, отупевшее от плоского и юмора, и интеллекта СМИ… С ними говорить о чем-то серьезном рано. Они еще и не понимают толком, что такое жизнь, не говоря уже о том, зачем она им дана. С ними нужен «молочный» разговор о том, что такое хорошо и что такое плохо.
– Патриарх Кирилл считает, что если к священнику не ходит молодежь, то это однозначно говорит о проблемах священника, а не молодежи. К тому же многие ребята уходят из храма, т.к. не находят себе применения в общине. Как удержать молодых на приходе?
– К сожалению, это одна из многочисленных приходских болезней и показатель недалекости его настоятеля. Во времена советских гонений на религию задача Церкви сводилась к удовлетворению религиозных потребностей граждан страны. Нужно было отслужить, потребничать и разойтись. Советский Союз давно распался, но жизнь приходской общины осталась та же. Вот где процветает нелепый консерватизм. Мы разучились жить общиной, соборной жизнью, когда приход – это не просто собрание захожан, а духовная семья, в которой есть работа и забота всем – и большим, и малым. Если бы мы смогли вернуться к истокам, и прихожане стали бы собираться вместе не только на службу, но и для совместного решения приходских проблем, для выработки стратегии миссионерской работы, да и просто для человечного общения, тогда каждый смог бы найти в храме свое место и применение. И молодежь имела бы общие интересы, общалась бы в кругу единомышленников, и не надо было бы кого-то удерживать, они сами держались бы друг за друга. Но если священник послужил, окрестил, посвятил – и укатил, а прихожане помолились – и разошлись, тогда, что может там удержать молодежь?
Именно от настоятеля зависит создание крепкой общины. Ведь не зря же говорят: «Каков поп, таков и приход». И это правда. Я не раз убеждался, что личность настоятеля определяет и духовный, и интеллектуальный градус жизни прихода. Младостарец собирает вокруг себя толпу экзальтированных фанатиков, бизнес-поп – элитарных спонсорозахожан, духовный священник – людей духовных, а интеллектуал – интеллигенцию. Лучшее сочетание – когда в достойном пастыре соединяется и духовность, и интеллект. Как правило, так и бывает, но бывает, увы, редко.
– Входит ли в задачу пастыря воспитание миссионера?
– В задачу пастыря входит всё, что способствует спасению души его прихожан. В том числе, и развитие тех талантов, которые даны человеку от Бога. Но далеко не все способны к миссионерской работе: люди по-разному одарены. Нужно смотреть на данные: кто-то более склонен к созерцательной жизни, кто-то – к деятельной. Воспитывать и развивать нужно то, что есть реально в наличии, а не то, что нам хочется. На любое служение должен быть призыв Божий. Миссионеру мало просто начитанности и образованности. Современный мир ставит вопросы не по учебнику катехизиса, а по жизни. И нужно иметь такое православное чутье Традиции, суждение по духу, по аналогии, по сходству, по жизни, чтобы совпадало с тем, чему учит Церковь. Этому чутью невозможно научиться. Оно или есть или его нет. Здесь, как и в любом виде человеческой жизнедеятельности: гениальность – это 80% трудолюбия и 20% харизмы. Но вот если харизмы нет, то и 100% трудолюбия будет недостаточно.
– Что Вы пожелаете тем, кто чувствует в себе силы встать на путь миссионера и рассказывать людям о Православии?
– Уметь различать, где граница того, чему учит Церковь, а где моя интерпретация того, что я из этого учения понял, и не отождествлять первое со вторым. Уметь не только рассказывать, но и слушать, иногда это важнее. Уметь делать хоть что-то, когда уже ничего не хочется и не можется, и делать всё, что можно, когда и хочется, и можется. Когда будете видеть всё, что вокруг вас происходит, не забывайте, что так было всегда, и раньше было то же самое, кстати, с самого начала.
Беседу провела Татьяна МАТЯШ
http://priest-ruabko.livejournal.com