Христианство и демократия

В настоящее время мы живем в мире, где мнение о демократии, как лучшем из изобретений человечества, является общепринятым. Этот, утвердившийся через богоборческую французскую революцию, взгляд, парадоксальным образом, снискал неприкосновенность «священной коровы», и стал привычным даже в некоторых околоцерковных кругах, где хорошим тоном считается находить аналогию между демократией и церковной соборностью. Об опасности подобных аналогий предупреждал в свое время Владимир Лосский, который писал: «Не следует также считать, что соборная истина подчиняется в своем выражении чему-то вроде всеобщего голосования, утверждения большинством: вся история Церкви свидетельствует об обратном. Демократия, понимаемая в этом смысле, чужда Церкви: это карикатура на соборность; Хомяков говорит, что Церковь – не в большем или меньшем количестве ее членов, но в духовной связи, которая их объединяет. Нет места для внутренней очевидности истины, если большинство оказывает давление на меньшинство»[1].

Действительно, соборность не есть некий общий знаменатель, подведенный под сумму мнений. Соборность есть единство Церкви в Духе Святом. По сути, церковная соборность в грехопадшем мире является одной из форм теократии. Изначально теократия существовала до грехопадения в раю, где Бог, поселив человека, повелел ему возделывать рай, и дал заповедь не вкушать плода от древа познания добра и зла. В тоже время, сам Адам был поставлен царем над всей тварью. За преступлением заповеди следует трагическое отпадение от Бога, и изгнание человека из рая. Но Божье водительство над человеческим обществом окончательно не утрачивается, и теократия обретает форму патриархального управления. Патриарх – одновременно и глава рода, и выразитель воли Божией. Через патриарха преподается благословение потомкам, и обетование о грядущем Спасителе.

По умножении рода человеческого теократия осуществляется через судейство. Во главе народа становится обладатель харизмы (дара) Духа Святаго – судия, сосредотачивающий в своем лице власть духовную и общественную.

И, наконец, по мере увеличения апостасии (отступления от Бога), теократия принимает наиболее опосредованную из всех дотоле существовавших ее форм – теократическую монархию. Причем сам переход к этой форме теократии не обошелся без некоей «демократической процедуры». Иудейский народ, не без оглядки на соседние языческие народы, обратился к судии Израиля Самуилу с просьбой поставить над ним царя. «И собрались все старейшины Израиля, и пришли к Самуилу в Раму, и сказали ему: вот, ты состарился, а сыновья твои не ходят путями твоими; итак поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов. И не понравилось слово сие Самуилу, когда они сказали: дай нам царя, чтобы он судил нас. И молился Самуил Господу. И сказал Господь Самуилу: послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе; ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними» (1Цар. 8, 4-7). Этот эпизод священной истории далеко не единственный, свидетельствующий о том, что на протяжении веков демократия служила инструментом отвержения воли Божией грехопадшим человечеством. Вот еще некоторые ключевые примеры народного волеизъявления. В Вавилоне народ задается целью сделать себе имя, для чего берется за сооружение башни, возносящейся до небес (Быт. 11, 4-9). Все жители Содома, от мала до велика, с похотью приступают к жилищу Лота, в котором останавливаются ангелы в образе странников (Быт. 19, 4-11). В то время как Моисей пребывает в богообщении на Синае, народ собирается у подножия горы, чтобы отлить себе золотого тельца (Исх. 32, 1-10). И, наконец, Израиль во главе со старейшинами сходится во дворе Понтийского Пилата, и в ожесточении требует от представителя римской власти смерти Спасителя.

«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас», — сказал премудрый Соломон (Еккл. 1, 9-10). История повторяется. Демократические чаяния древних, некогда пресекаемые божественными велениями, сбываются. Вновь отлит золотой телец – материальное благосостояние, учрежденное критерием развитости того или иного народа. Созидается новая вавилонская башня – прогресс, объявленный важнейшим делом постхристианской цивилизации. Содомиты, некогда стяжавшие небесный огонь и серу, провозгласили права сексуальных меньшинств.

Произошедшая в начале XX века в России революция, свержение православной монархии, и предательство, ныне прославленного Церковью, Царя на поругание и убийство богоборцам, стало своеобразным отображением евангельского повествования о иудеях, предавших своего Царя в руки язычников. Еще до указанного события, в 1906 году священномученик протоиерей Иоанн Восторгов пророчески восклицал: «О, толпа, общественные вопли, общественное мнение, власть улицы, голос большинства, – вот где страшный идол современности, вот кровожадный Молох, который пожрал, попалил и истребил столько святых порывов, столько высоких стремлений и истин! Не знал Пилат, не видел, как составилось то большинство, которого он так испугался, которое осудило Христа на крест и вопило: «Возьми, возьми распни Его!» (Ин. 19,15). Не знал он, что в этой толпе, несомненно, присутствовали те же, что пять дней назад взывали Осужденному: осанна; не видел он, как в толпе ходили подстрекатели, слуги безбожных руководителей народа, и склоняли его требовать казни Иисуса то клеветою на Него, то запугиванием и предречением бедствий, то угрозами, то подкупами. «Наустиша народи»! (Матф.27,20) Вот оно, большинство – безличное, безответственное, шаткое и неустойчивое, добыча первого искусного говоруна и ловкого подстрекателя! Не управляемое высшим законом веры и нравственности, движимое только земными выгодами и интересами, – оно отвергло духовное царство Мессии и заменило его мечтаниями о царстве земном, оно безумно накликало вечный позор и гибель на народ, некогда богоизбранный: «Кровь Его на нас и на чадах наших…» (Матф.27, 25). Настойчиво, властно просится в душу потребность обратить теперь слово и мысль от этого народа, присудившего Христа на смерть, к нашему родному народу в переживаемые им ныне важные дни. Дни не только важные, но страшные, роковые, решающие судьбу родины. Кому теперь вручит народ наш свою жизнь: верующим или неверующим? Устами своих избранников будет ли он взывать: осанна, – или будет вопить: распни Его? Сохранит ли он при новом строе своей государственной жизни прежнее стремление посреди своего царства земного, человеческого искать осуществления задач, целей и законов Царства Небесного и Божьего, все рассматривать при свете высшей правды под руководством Церкви Христа Иисуса, – или станет помышлять лишь о хлебе едином, останется только при земных интересах? Пребудет ли он верным Иисусу, или опять суждено исполниться скорбному слову Христову: «Меня единого оставите»? (Иоан.16:32) Вопросы страшные. Родина наша вступает на новый путь жизни, пред нами впереди – новая Россия… Прости, прости, старая, тысячелетняя Россия! На наших глазах судили, осудили тебя и приговорили к смерти… Грозные и беспощадные судьи заплевали твое лицо и не нашли в тебе ничего доброго. Суд был строгий, неумолимый и беспощадный. Все слилось в один вопль: возьми, распни»![2]

Но, вернемся к библейскому повествованию. Божие соизволение на просьбу о поставлении царя, хотя и было обусловлено апостасией, но все-таки произошло, и, видимо, в силу того, что при монархии, в отличие от народовластия, все же сохраняется теократический принцип. О поставлении царя в Израиле Господь предсказывает еврейскому народу задолго до истории с Самуилом. Об этом повествует книга Второзакония: «Когда ты придешь в землю, которую Господь, Бог твой, дает тебе, и овладеешь ею, и поселишься на ней, и скажешь: «поставлю я над собою царя, подобно прочим народам, которые вокруг меня», — и далее идут указания о том, каким должен, и каким не должен быть царь: «из среды братьев твоих поставь над собою царя; не можешь поставить над собою [царем] иноземца, который не брат тебе. Только чтоб он не умножал себе коней и не возвращал народа в Египет для умножения себе коней, ибо Господь сказал вам: «не возвращайтесь более путем сим»; и чтобы не умножал себе жен, дабы не развратилось сердце его, и чтобы серебра и золота не умножал себе чрезмерно. Но когда он сядет на престоле царства своего, должен списать для себя список закона сего с книги, [находящейся] у священников левитов, и пусть он будет у него, и пусть он читает его во все дни жизни своей, дабы научался бояться Господа, Бога своего, и старался исполнять все слова закона сего и постановления сии; чтобы не надмевалось сердце его пред братьями его, и чтобы не уклонялся он от закона ни направо, ни налево, дабы долгие дни пребыл на царстве своем он и сыновья его посреди Израиля»( Втор.17:14-20). Царь богоизбранного народа поставляется как блюститель и исполнитель закона Божия. Причем Господь Сам указывает на личность будущего царя – Саула, и когда тот отступает от Бога, Он избирает другого монарха – святого пророка, псалмопевца Давида, от которого, спустя несколько столетий, произойдет другой Царь иудейский – обетованный Мессия. Ведь именно Христос был легитимным царем Израиля, а не Ирод – сын римского прокуратора Антипатра, получивший престол по решению сената языческих оккупантов. Поэтому святитель Филарет Московский писал: «Ирод, которого не священное право наследия, но честолюбие возвело на престол Давидов, и который утверждал власть свою более притворством и насилием, нежели правлением истинно-благодетельным, не мог спокойно слышать о законном Царе, хотя Сей был еще в пеленах»[3].

Ветхозаветный принцип престолонаследования был принят и в православной России. Утверждения о том, что якобы принцип наследственности власти является языческим, и зиждется на учении о сакральности царской крови, не соответствуют действительности. Наследственность власти ценна не сама по себе, и в критических случаях, если преемственность обрывается, народ волен усвоить себе иную династию. Но принцип наследственности делает несомненной легитимность правителя и практически исключает разрушительную для государства и пагубную для народа борьбу за верховную власть. В такой борьбе, как правило, побеждают честолюбцы и человекоугодники, в то время как «династичность, — пишет Лев Тихомиров, – напротив, устраняет всякий элемент искания, желания, даже просто согласия на власть». «Она, – утверждает мыслитель, – предрешает за сотни и даже тысячи лет вперед для личности, еще даже не существующей, обязанность несения власти и соответственно с тем права на власть. Такая «легитимность», этот династический дух, выражают в высочайшей степени веру в силу и реальность идеала, которому нация подчиняет свою жизнь. Это вера не в способность личности (как при диктатуре), а в силу самого идеала. Если такой веры нет в нации, существование монархии уже затрудняется и тогда она рискует понижаться, через диктатуру и цезаризм, в более доступный неверующему демократизм. Но когда напряжение идеала, способность веры в него достаточно сильны в нации, идея династичности является столь же неизбежной, как сама монархия»[4]. Мысль о том, что только в ходе борьбы за власть ее добиваются наиболее способные люди, свидетельствует о неверии в Промысел Божий, который дает народу такого правителя, которого он заслуживает. Поэтому тот же святитель Филарет говорит: «Царская наследственная власть есть и для народа благопотребный и благотворный дар Божий: поелику благость Божия безпристрастна, и премудрость Божия всеобъемлюща; и потому, если Бог дает Царю дар, от которого зависеть должна судьба народа, то, без сомнения, дает, провидя и предустрояя тем благо и всего народа»[5].

В истории государственного устройства ветхого Израиля теократия достигла своей конечной ступени, и впоследствии была унаследована христианской империей. Взаимодействие Церкви и государства в православной империи определено как «симфония». Согласно одному из толкований, две главы византийского, а затем и русского орла – это два высших дара: священство и царство, благодаря которым, по слову преподобного Феодора Студита, земные дела управляются подобно небесным. Патриарх, будучи предстоятелем Церкви, является верноподданным Царя, а Царь, будучи главой государства, является сыном Церкви и покровителем христиан на просторах империи.

Свт. Иоанн Златоуст, а вслед за ним и другие отцы, видели в царской власти удерживающего от свершения тайны беззакония (2 Фес. 2, 7). Как мы уже говорили, нет ничего нового под солнцем. Подобно тому, как иудеи, оставив «вящая Закона» (Матф.23:23), отвергли Христа и превратились в народ-богоборец, и христианские народы со временем презрели заповеди Божьи, отвергли чистоту богооткровенного учения, а затем и теократическое государственное устройство. Совершив преступные революции, народы обрекли себя на водительство лукавого и последующее подчинение антихристу, воцарения которого под видом Мессии чают первые богоотступники.

В Социальной концепции принятой на Соборе 2000г. говорится, что царская власть остается богоданной, в то время, как «современные демократии, в том числе монархические по форме, не ищут божественной санкции власти. Они представляют из себя форму власти в секулярном обществе, предполагающую право каждого дееспособного гражданина на волеизъявление посредством выборов». В связи с таким положением, социальная концепция РПЦ отмечает: «По учению Церкви, сама власть также не вправе абсолютизировать себя, расширяя свои границы до полной автономии от Бога и установленного Им порядка вещей. Однако нельзя вовсе исключить возможность такого духовного возрождения общества, когда религиозно более высокая форма государственного устроения станет естественной». Справедливо писал отец Павел Флоренский, что «власть по самой природе своей законно принадлежит только священному, и поскольку нечто понимается как мирское или, в особенности, когда оно себя утверждает таковым, постольку держание им власти есть узурпация и насильничество». И здесь уместно заметить, что, казалось бы, некоторые внешне совершенно одинаковые действия власти в теократическом государстве и в государстве демократическом нравственно воспринимаются диаметрально противоположно. Это хорошо видно на примере смертной казни, жаркие споры о необходимости, или же наоборот недопустимости которой постоянно заходят в тупик в силу убедительности аргументов обеих сторон. Поскольку если вдуматься, становится очевидным, что при демократическом устройстве смертная казнь – это приукрашенный, легитимизированный на государственном уровне суд Линча. Ведь если власть не носит священного характера, а принадлежит народу, то и смертная казнь при такой власти – есть не Божественный приговор, не высший суд, свершившийся над главою преступника, а расправа толпы, восхитившей себе божественное достоинство. А что может быть омерзительнее толпы, взявшей на себя право расправы над объявленным ею виновным, и что может быть безысходней этого действа в глазах самого осужденного?

Подобное «разночтение» возникает и при оценке внешней экспансии государства, его стремления расширить свои границы, включить в себя новые народы. В одном случае такая экспансия должна будет рассматриваться, в том числе, в качестве христианской миссии, в другом же с необходимостью будут усматриваться самые сомнительные мотивы. Подобные противоречия можно обнаружить и в других аспектах.

Но вот апостол говорит: «Несть власть иже не от Бога». Неужели и Божественное Писание встает на защиту любого циничного шарлатана, добившегося власти любыми эффективными способами? «Как это, — вопрошает Иоанн Златоуст, — неужели всякий начальник от Бога? Не то говорю, — отвечает он, — у меня теперь речь не о каждом начальнике в отдельности, а о самой власти. Существование властей, причем одни начальствуют, а другие подчиняются, и то обстоятельство, что все происходит не случайно и произвольно, так чтобы народы носились туда и сюда, подобно волнам, — все это я называю делом Божией премудрости. Потому апостол и не сказал, что нет начальника, который не был бы поставлен от Бога, но рассуждает вообще о существе власти и говорит: несть власть, аще не от Бога: сущия же власти от Бога учинены суть. Так и Премудрый, когда говорит, что от Господа сочетавается жена мужеви (Притч. 19, 14), разумеет здесь, что брак установлен Богом, а не то, что Бог сочетавает каждого вступающего в брак, так, как мы видим. Что многие вступают в брак с дурным намерением и не по закону брака, и этого мы, конечно, не можем вменить Богу».

Как мы уже говорили, согласно святоотеческому учению, священство и царство – это два высших дара, благодаря которым земные дела управляются подобно небесным. То есть и управление православным государством, и управление православной Церковью, различно, исходя из существенной разницы в специфике этих институтов, зиждутся на принципе теократии. В кондаке на день Пятидесятницы поется: «Егда снисшед языки слия, разделяше языки Вышний, егда же огненные языки раздаяше, в соединение вся призва, и согласно хвалим всесвятаго духа». Вавилонское разделение народов преодолевается сошествием Святаго Духа, поэтому идеалом православного мироустройства всегда являлась империя, обеспеченная единством государственной власти, и соборным ведением дел духовных, не подчиненном в Церкви какому-либо абсолютному единому внешнему авторитету, подобно католицизму, где место ее Главы – Христа может замещаться понтификом. В государстве же, имеющем своей целью, согласно Феофану Затворнику, удерживание движений народных[6] (причем это удерживание носит преимущественно внешний, административный характер), поставляется единый блюститель, обеспечивающий единство христианской ойкумены, окормляемой самоуправляемыми юрисдикциями, составляющими единую Церковь.

Латиняне, утратив чистоту православного вероучения, объявили римского епископа непогрешимым в вопросах веры викарием Христа, и склонились перед извечным искушением человека, отвергнуть бремя дарованной Богом свободы, и вручить ее внешнему авторитету. Великий инквизитор у Достоевского, обращаясь к Христу, говорит: «…Мы давно уже не с Тобой, а с ним, уже восемь веков. Ровно восемь веков назад как мы взяли от него то, что Ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал Тебе, показав Тебе все царства земные: мы взяли от него Рим и меч Кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию. Но кто виноват? О, дело это до сих пор лишь в начале, но оно началось. Долго еще ждать завершения его, и еще много выстрадает земля, но мы достигнем и будем кесарями и тогда уже помыслим о всемирном счастии людей. А между тем Ты бы мог еще и тогда взять меч Кесаря. Зачем Ты отверг этот последний дар? Приняв этот третий совет могучего духа, Ты восполнил бы всё, чего ищет человек на земле, то есть: пред кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей. Всегда человечество в целом своем стремилось устроиться непременно всемирно. Много было великих народов с великою историей, но чем выше были эти народы, тем были и несчастнее, ибо сильнее других сознавали потребность всемирности соединения людей. Великие завоеватели, Тимуры и Чингис-ханы, пролетели как вихрь по земле, стремясь завоевать вселенную, но и те, хотя и бессознательно, выразили ту же самую великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению. Приняв мир и порфиру Кесаря, основал бы всемирное царство и дал всемирный покой. Ибо кому же владеть людьми как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их. Мы и взяли меч Кесаря, а взяв его, конечно, отвергли Тебя и пошли за ним…».

Стремление представителей высшего клира присвоить себе всю светскую власть, к духовному мечу присовокупить меч кесаря, получило название «клерикализма». В результате этих папоцезаристских стремлений и возникло государство Ватикан. В свою очередь, как реакция на клерикализм, возникает антиклерикализм. Если обратиться к истории России, можно предположить, что у нас, как и на Западе, антиклерикализм проявился как неадекватная реакция на угрозу клерикализма. Возможно, что именно опасаясь повторения в Русской Церкви фигуры подобной властному патриарху Никону, император Петр и нанес вред Церкви, упразднив патриаршество, и поставив во главе Священного Синода светского чиновника. Как клерикализм, так и антиклерикализм суть явления порожденные отошедшей от Православия западной цивилизации. В православной же симфонической модели отсутствует элемент институциональной борьбы за власть между государством и Церковью. Обе власти имеют свой источник в Боге, и, подобно двум естествам во Христе, взаимодействуют неслитно и нераздельно. В православной модели духовенство хотя и участвует в жизни государства и общества самым непосредственным образом, четкая граница между служителями Церкви и служителями государства все же соблюдается. Эта граница определена церковными канонами, запрещающими духовенству принимать на себя обязанности мирского начальства (см., например 83-е Правило Святых Апостол).

Как мы уже говорили выше, на протяжении веков демократия, как правило, противостояла теократии, являясь инструментом ее отторжения. Никогда в истории человечества теократическая власть не была властью народною — ни ветхозаветные патриархи, ни судьи никогда не творили «многомятежного хотения человеческого», но исполняли волю Божию. Идея подотчетной народу, выборной монархии такая же профанация теократии, как и «христианский республиканизм». При монархическом строе народ не претендует на непогрешимость в суждениях, но смиренно вверяет себя в послушание правде Божией, блюстителем которой в делах государственных является самодержец. Но где же проходит грань, за которую воля самодержца не простирается? Эта грань определяется требованиями Православной Веры. Свт. Иоанн Златоуст пишет: «Что же, скажете вы мне, если начальствующий злой, нам ему не подчиняться? В каком смысле ты говоришь «злой»? Если это касается веры, оставь его и беги — не только от человека, но и от ангела, сошедшего с небес. А если это касается жизни, то не любопытствуй. Ведь от их нравов никто не получит вреда. Почему? Потому что они видны всем и потому что сам учащий, даже будучи тысячу раз злым, никогда злым нравам учить не станет. Что же касается веры, то здесь зло не всем видно, да и учащий не отказывается от того, чтобы так учить. Поэтому «не судите, да не судимы будете» сказано об образе жизни, а не о вере»[7].

Как епископство в Церкви, так и начальствование в государстве являются главным образом не обладанием, а служением. Патриарх и Царь по отношению к народу являются служителями Божьими. Это служение есть трудный подвиг, в прохождении которого помазанник отвечает не перед людьми, а перед Богом. И если подчинение мирянина Церкви есть подчинение сыновнее, то и подчинение власти царской — это подчинение не рабское, как при деспотии, но подчинение сыновнее, имеющее своим источником любовь к Богу, волю Которого эта власть исполняет.

В 6-й новелле святого императора Юстиниана сформулирован принцип, лежащий в основе симфонии Церкви и государства: «Величайшие блага, дарованные людям высшею благостью Божией, суть священство и царство, из которых первое заботится о божественных делах, а второе руководит и заботится о человеческих делах, а оба, исходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни. Поэтому ничто не лежит так на сердце царей, как честь священнослужителей, которые со своей стороны служат им, молясь непрестанно за них Богу. И если священство будет во всем благоустроено и угодно Богу, а государственная власть будет по правде управлять вверенным ей государством, то будет полное согласие между ними во всем, что служит на пользу и благо человеческого рода. Потому мы прилагаем величайшее старание к охранению истинных догматов Божиих и чести священства, надеясь получить чрез это великие блага от Бога и крепко держать те, которые имеем».